Будущая Ева [Ева будущего] - Огюст де Лиль-Адан

И любезным жестом он предложил гостям сесть за стол.

Из-под лазурного шлейфа мисс Алисии, волочившегося по батареям, вылетали искры, но они тонули в мощи света, полновластно заливавшего зал.

Все уселись за стол. Букет полураскрывшихся чайных роз, словно отобранных эльфами, указывал место молодой женщины.

— Я была бы вам бесконечно обязана, сударь, — проговорила она, снимая перчатки, — если бы вы помогли мне дебютом в каком-нибудь серьезном театре, в Лондоне, например.

— О, создать имя звезде — да ведь это наслаждение богов, — вскричал Эдисон.

— Сударь, — перебила его мисс Алисия Клери, — должна сказать, мне уже случалось петь в присутствии венценосных особ…

— Создать имя диве!.. — восторженно продолжал Эдисон, наливая своим гостям нюи.

— Господа, — снова начала мисс Алисия Клери холодно, но в то же время сияя, — дивы, как известно, ведут жизнь более чем легкомысленную: в этом отношении я не собираюсь брать с них пример. Я-то предпочла бы более респектабельный образ жизни и с театральной карьерой смирилась лишь потому… потому что, как вижу, приходится шагать в ногу с веком! А потом, чтобы нажить состояние, любые средства хороши, даже необычные, и я считаю, в наше время, чем бы ни зарабатывать, лишь бы зарабатывать.

Шипучее вино виноградников Люр-Салюса пенилось в сверкающих тонкостенных бокалах.

— Жизнь всему научит! — сказал Эдисон. — Я вот от природы не имел особой склонности оценивать певческие дарования. Ба! Сильные натуры в состоянии приноравливаться ко всем обстоятельствам и приобретать все нужные свойства. Итак, мисс Алисия Клери, смиритесь с тем, что ваш удел — Слава, она ведь удел многих, удивлявшихся этому не меньше, чем вы. За ваши триумфы!

И он поднял бокал.

Мисс Алисия Клери, которой пришлись по душе словоохотливость и благоразумие мэтра Томаса (лорду Эвальду казалось в эти минуты, что лицо ученого прикрыто черной бархатной полумаской с вырезами для

глаз, придающими ей улыбчивость), коснулась своим бокалом Эдисонова — столь достойным и сдержанным было ее движение, что бокал в ее изумительной руке вдруг приобрел вид чайной чашки.

Сотрапезники выпили жидкий свет; лед, казалось, был сломан.

Вокруг сияли лампы, закрепленные на цилиндрах, по углам экранов и на больших стеклянных дисках; и свет их подрагивал. Ощущение торжественности — тайной, чуть ли не потусторонней — читалось во взглядах, которыми обменивались присутствующие; все трое были бледны; тишина на мгновение овеяла их своим широким крылом.

II

Внушение мыслей

Между тем, кто внушает свою волю, и тем, кому она внушается, вопросы и ответы суть всего лишь словесный покров, не играющий ровно никакой роли, но прикрывающий волеизъявление внушающего; прямое, непрерывное, сосредоточенное, оно разит подобно мечу.

Меж тем мисс Алисия Клери улыбалась по-прежнему, и бриллианты у нее на пальцах сверкали всякий раз, когда она подносила ко рту золотую вилку.

Эдисон вглядывался в молодую женщину острым оком, словно энтомолог, который светлым вечером изловил наконец редкостного мотылька, и завтра мотылек этот дополнит музейную экспозицию, заняв свое место под стеклом с серебряной булавкой в спинке.

— Кстати, мисс Алисия Клери, — проговорил он, — что скажете вы о наших славных здешних театрах? О наших декорациях, о наших певицах? Хороши, не правда ли?

— Ну, одна-две еще ничего, но одеваются — кошмар!..

— Еще бы! Справедливо! — засмеялся Эдисон в ответ. — В старину преглупые были наряды! А какое на вас впечатление произвел «Вольный стрелок»?

— Это тенор-то? — отвечала молодая женщина. — Голос у него слабоват; манеры изысканные, но холоден.

— Ухо востро с тем, кого женщина назвала холодным! — шепнул Эдисон лорду Эвальду.

— Как вы сказали? — осведомилась мисс Алисия.

— Я говорю: ах, изысканность, изысканность! Это в жизни самое главное!

— О да, изысканность! — проговорила молодая женщина, устремляя к потолочным балкам глаза, синева которых глубиною могла бы поспорить с небом Востока. — Чувствую, я была бы не в силах полюбить человека, лишенного изысканности.

— Все знаменитости: Аттила, Карл Великий, Наполеон, Данте, Моисей, Гомер, Магомет, Кромвель и прочие — отличались, по свидетельству историков, крайней изысканностью!.. Что за манеры!.. Такая тонкость обращения — прелесть, чуть ли не до жеманства! В чем и крылась тайна их успеха. Но я-то имел в виду либретто!

— Ах, вы имели в виду либретто! — повторила мисс Алисия Клери с очаровательно презрительной гримаской, с какой Венера поглядела бы на Юнону и Диану. — Между нами… на мой вкус, оно, знаете… чуточку…

— Да, не правда ли? — подхватил Эдисон (вздернув брови и сделав рыбьи глаза). — Чуточку…

— Вот именно! — подтвердила актриса, взяв обеими руками букет чайных роз и зарывшись в него лицом.

— Короче сказать, оно устарело! — подвел итог Эдисон сухо и категорично.

— Ну, во-первых, — прибавила мисс Алисия, — мне не нравится, когда на сцене стреляют из ружья. Невольно подпрыгиваешь! А эта штука как раз и начинается с трех выстрелов. Делать шум — еще не значит делать искусство!

— К тому же несчастные случаи совсем не редкость! — поддержал Эдисон. — Если бы убрать этот грохот, вещь только выиграла бы.

— Да и вообще, все либретто — это же из области фантазии, — пробормотала мисс Алисия.

— А все, что из области фантазии, — уже несовременно! Справедливо сказано! Мы живем в такую эпоху, когда право на внимание имеет лишь все позитивное. Все, что из области фантазии, в реальности не существует! — заключил Эдисон. — Ну а что касается музыки… как она, на ваш вкус?.. П-фф… а?..

И он вопрошающе вытянул губы.

— Ах, я не досидела до конца! — просто ответила молодая женщина, словно давая понять, что такой ответ сам по себе исключает возможность оценки.

И фразу эту она произнесла контральто — таким чистым, полнозвучным, исполненным такой небесной музыки, что услышь ее чужеземец, не владеющий языком, на котором изъяснялись сотрапезники, ему почудилось бы, что мисс Алисия Клери — оживший двойник божественной Гипатии, призрак с античными чертами лица, блуждающий в ночную пору по Святой земле и при свете звезд разбирающий на развалинах какой-то забытый отрывок из «Песни песней».

Лорд Эвальд, казалось, совсем не прислушивался к беседе и был всецело поглощен созерцанием разноцветных искр, вспыхивавших в золотистой пене у него в бокале.

— Тогда другое дело, — отвечал Эдисон как ни в чем не бывало. — Понимаю, действительно, не можете же вы судить об этой опере на основании таких пустяков, как сцена в лесу, или сцена литья пуль, или даже ария о ночном покое…

— Эта ария входит в мой репертуар, — вздохнула мисс Алисия Клери, — но нью-йоркская исполнительница зря тратит столько сил. Я могла бы спеть эту арию десять раз подряд — и ровно ничего не почувствовала бы; помните, милорд, сколько раз я как-то вечером спела вам «Casta Diva»? — при этих словах прекрасная виртуозка повернулась к лорду Эвальду. — Не понимаю, как можно принимать всерьез певиц, которые лезут вон из кожи, как говорится. Когда я слышу, как аплодируют такой нелепой манере исполнения, у меня впечатление, будто я попала на сборище сумасшедших.

— Ах, как я вас понимаю, мисс Алисия Клери! — вскричал ученый.

Слова вдруг застряли у него и горле. Он успел перехватить взгляд, который лорд Эвальд в сумрачной рассеянности бросил на кольца, украшавшие руку молодой женщины.

Сомнений не было: он думал о Гадали.

— Да, но, по-моему, — сказал Эдисон, переводя глаза на мисс Алисию, — мы забываем про одну немаловажную вещь.

— Какую же? — осведомилась та и с улыбкой повернулась к лорду Эвальду, словно недоумевая, почему он молчит.

— Договориться, на какие гонорары вам следует притязать.

— О! — проговорила мисс Алисия, сразу же перенеся все свое внимание на мнимого антрепренера. — Я ведь такая бессребреница!

— Если женщина бессребреница, значит, сердце у нее золотое! — галантно поклонился Эдисон.

— Однако ж без денег не проживешь, — произнесла несравненная красавица со вздохом, который поэт счел бы достойным хоть и Дездемоны.

— Какая досада! — вздохнул Эдисон. — Ба, да много ли их нужно? При художественной-то натуре!

На сей раз комплимент не произвел, казалось, ни малейшего впечатления на мисс Алисию Клери.

— Но величие артистки измеряется как раз ее заработками! — сказала она. — Я богаче, чем мне требуется при моих естественных вкусах; но предпочла бы все-таки нажить себе состояние своим ремеслом, то есть искусством, я хотела сказать.